Рассказ “Добро пожаловать в Неандерталь"
Затевавшаяся с вечера нудная морось не дотянула и до утра — вопреки метеопророчествам, сулившим ей два-три дня безраздельного господства над городом. И теперь в дочиста выполосканной синеве там, наверху, дотаивали последние сугробчики облаков. Да, ясным выдалось утро, светлым, безтуманным даже… как назло. Но менять тщательно, по секундам высчитанные планы было уже поздно. Спускаясь по замызганному крыльцу, Старший брезгливо оглядел тесный дворик, неприглядные тылы ветхих малоэтажек… Вроде бы вчера эта очередная дыра не казалась аж такой гадкой. Наверное, оттого, что вчера было пасмурно, тоскливо, промозгло… А нынче… Недельные залежи гнилого мусора вокруг переполненных контейнеров, облупленные, размалеванные похабщиной грязно-серые стены — как дико все это выглядит при свете, в радостной яркости которого есть что-то от слюнявой улыбки потомственного кретина… Небрежно покачивая увесистым сейф-кейсом, Старший двинулся к ведущей на улицу подворотне. Рывшаяся в мусоре оборванная старуха оглянулась на чавканье шагов по мокрому, подернутому грязью асфальту, да так и замерла, сверхъестественно выпучив глаза. “Узнала”, — не без удовлетворения подумал Старший. Что ж, на это и был расчет — чтоб каждый, от бомжа до премьера, с первого
же мимолетного взгляда… Допотопная шляпа с вислыми полями, фиолетовая хламида — полуплащ, полуряса… А ведь поначалу братья-соратнички кривились, отсоветовать пробовали — дескать, слишком броско, нелепо, вождю и наставнику нельзя казаться смешным… Ничего, смешным это одеяние быстро перестало казаться. Даже подражатели было объявились — немного, правда, и ненадолго: особому клану Братства вменено блюсти неприкосновенность личности Старшего в самом широком смысле… Два парня в черном, курившие на скамейке у соседнего подъезда, встали и тоже неторопливо двинулись к подворотне; где-то за спиной проскрипела-хлопнула дверь, послышались догоняющие шаги и бормотание: “Третий, я первый. ОН вышел. Всем приготовиться”. А из подворотенной темноты уже плавно выдвигалась навстречу широкая автомобильная корма. Сегодня прислали синюю “Волгу”. Не самой новой модели и в меру обшарпанную. Неброскую. Но, как всегда, с тонированными стеклами. Порядок. Один из подошедших парней распахнул заднюю дверцу и услужливо потянулся к сейф-кейсу — принять. Что за черт? Новенький, что ли?! Чуть отстранившись и нарочито заламывая бровь, Старший оглянулся на подоспевшего главу особистов. Тот, продолжая бормотать что-то в коммуникатор, раздраженным жестом отогнал дурака-подчиненного от машины. Уже садясь в “Волгу”, Старший услыхал, как второй охранник внушает проштрафившемуся напарнику: “Тебе ж, козлу, говорили: никогда не смей трогать…” Машина вывернула из подворотни и пошла петлять ухабистыми улицами бывшего заводского поселка, тихо плесневеющего в ожидании скорого сноса. Следом, как на буксире, мотался “УАЗ-Ермак” (естественно, в меру обшарпанный, неброский и с тонированными стеклами), впереди мелькала спина мотоциклиста — в общем, все как всегда. И как всегда же, было неуютно в салоне, невесть кем обустроенном по невесть чьему своему вкусу… Ничего. Когда-нибудь, Бог даст, все опять сложится как у людей: и солидное дорогое авто — изо дня в день одно и то же, собственное, свое; и престижный офис (а то и дворец); и отпадет нужда каждый вечер забиваться в новую крысиную нору… Ладно, на мечты сейчас времени нет. Он перехватил выжидательный взгляд сидящего рядом секретаря и вздохнул: — Н-ну, приступим к утреннему обряду. Что пресса? — Большой резонанс в связи с позавчерашней акцией, — торопливо заговорил секретарь. — Отреагировали даже такие монстры, как “Нью-Йорк Таймс” и “Трибьюн”. Как ни странно, общий тон скорей заинтересованный, чем осуждающий. “Вашингтон пост” даже утверждает, что Братство — реакция потерявших терпение “здоровых сил общества” на вопиющую неспособность правительства навести должный порядок в сфере компьютерного бизнеса. “Как ни странно”… Наивен ты, братец, просто до неприличия. Уж там-то есть кому позаботиться о правильном тоне… А секретарь продолжал: — У наших, как всегда, полный раздрай. От “Все на защиту достижений цивилизации!” (это, конечно, “Империя ПК”) до “Не дадим фиолетовому пугалу взмыть на гребне волны святого пролетарского гнева!” (это, конечно, “Баррикада”). Но издания посолиднее, особенно из оппозиционных, подлаживаются под зарубежье. И очень много про вас, брат Старший. Общий лейтмотив — человек без прошлого. Конечно же, без прошлого, дурачок. Четыре пластические операции, коррекция тембра голоса… Даже отпечатки пальцев изменены, хоть всякие умники и пишут в умничьих своих книжонках, будто бы такое невозможно… Знал бы ты, чего мне стоило это “без прошлого”… Старший внезапно поймал себя на том, что бережно, как нечто живое, оглаживает лежащий у него на коленях сейф-кейс. *** “…называют нас луддитами двадцать первого века?! Ложь! Мы не жалкая кучка мракобесов, одуревших от ужаса перед плодами прогресса! Мы — голос разгневанного народа, который по праву зовется гласом Божьим! Мы не против прогресса! Мы не против компьютеров, которые управляют технологическими процессами и транспортом! Мы не против компьютеров, которые рассчитывают, диагностируют, просто хранят полезную информацию! Но мы категорически против того преступного оболванивания, которое называют компьютерными играми! Которое отвлекает нашу молодежь от учебы и созидательного труда на благо…” С усилителями все-таки перестарались. От гневных выкриков Старшего натужно вибрировала фанерная разборная трибуна, стоящие в первых рядах пригибали головы, как под обстрелом, и даже там, за спинами толпы, за двойной милицейской шеренгой, казалось, вздрагивала украденная роскошным зеркальным фасадом синесолнечная высота. “…с тупым выражением лица и пустыми глазами стоит перед закрытой самой обычной дверью, нетерпеливо дергая в воздухе оттопыренным пальцем. Его спрашивают: что ты делаешь? Отвечает: да вот, давлю “enter”, давлю, а она почему-то не открывается… Что? Кому-то смешно?! Конечно же, не смеяться нужно, а плакать! За всю историю человечества никаким наркотикам еще не удавалось вырвать из реального мира в мир бесплодных и бесплотных иллюзий столько молодых…” Какое-то шевеление рядом, кто-то притрагивается к плечу, влажно щекочет ухо почтительным шепотком… Ч-черт, сбили с мысли! Впрочем, это и кстати — действительно уже пора. — Друзья! Братья-единомышленники! — Старший очень старался придать голосу душевность и теплоту, но зверские усилители хлестнули толпу все тем же громоподобьем. — Мне сейчас сообщили, что со мной хочет о чем-то переговорить с глазу на глаз командир милиции, охраняющей этих производителей электронных наркотиков. Напоминаю: наш митинг совершенно законен, все формальности соблюдены. Прошу сохранять спокойствие и не поддаваться на провокации! Он огляделся быстро и цепко. Что-то менялось. Милицейская шеренга подалась назад, почти вплотную прижавшись к фасаду представительства “Макрохарда”, а на освободившееся место втиснулась колонна тяжело вооруженных омоновцев. Втиснулась и развернулась к толпе железным барьером сдвинутых щитов. В толпе тоже затеялось шевеление. Возвышающиеся над прочими одинаковые бритые макушки начали неторопливо перемещаться поближе к строю блюстителей порядка — не выбираясь, однако, в пока еще последние ряды, которые с минуты на минуту могли обернуться первыми. Братья-боевики занимали исходную позицию для забрасывания блюстителей всякой дрянью, сохраняя между собой и щитами буфер из обывателей. Еще две группы боевиков затерлись во фланги толпы этакой скрепляющей арматурой, мешая наиболее прозорливым вытолкаться и унести ноги. Как же это ты, Старший Брат? Заслушался сам себя, как соловей; чуть не упустил время… Ну, ничего. Старший нагнулся к поставленному у ног сейф-кейсу; чуть поколебавшись, все-таки ощелкнул запястье стальным браслетом, прикованным к сейфовской ручке. Конечно, потом придется терять драгоценные секунды, но береженого и Бог бережет. Слишком людно — без такой предосторожности могут вырвать. Причем не только посторонние. Среди младших братьев сейф тоже вызывает болезненный интерес. И не помогают никакие заверения, что нет там ничего, что просто образ вождя должен будоражить воображение… Кряхтя, он принялся осторожно спускаться с трибуны. Кряхтение, впрочем, было кокетством: хлипкие ступени хрустели и прогибались под этим почти двухметровым подтянутым красавцем. Пятьдесят лет — не старость. Особенно для вождя. Словно бы затылком почувствовав, что кто-то тянется к осиротелому микрофону, Старший, не оборачиваясь, запретно отмахнул свободной рукой. Пускай люд потомится неизвестностью — в такие минуты это заводит покруче любых лозунгов и призывов. Милицейский начальник в чине полковника терпеливо дожидался поодаль; вокруг него уже начинали роиться любопытные из числа митингующих (по странному стечению обстоятельств, главным образом крепкие парни в кожанках и с бритыми головами). — В чем дело? — резко спросил Старший, подходя. — У нас еще больше сорока минут. Козырнув и представившись, полковник заговорил с монотонной бесстрастностью торгового автомата: — Ваши действия выходят за оговоренные рамки. Мэрия санкционировала митинг и мирное шествие, а вы занимаетесь неприкрытым подстрекательством. Вынужден настоятельно рекомендовать… — Подстрекательством занимаетесь вы! — Старший еще больше повысил голос. — Людей (широкий жест свободной рукой) нервирует вид ваших головорезов (еще один широкий жест свободной рукой). — …настоятельно рекомендовать немедленно разойтись, — перебить автомат с полковничьими погонами оказалось не так-то просто. — Кроме того, вами было заявлено пятьсот митингующих; собралось же, по нашей оценке, не менее десяти тысяч. Скопление такого количества… — Мы сами не ожидали, что нас так активно поддержат широкие народные массы, — подал голос кто-то из-за плеча Старшего. Тот подхватил: — И именно поэтому подавляющее большинство присутствующих мне неподконтрольно. Я понимаю вас, полковник, и постараюсь выполнить вашу “рекомендацию”, но… Повторяю, люди неуправляемы, они возмущены вашими агрессивными приготовлениями. Он круто развернулся и зашагал обратно к трибуне, но вместо того, чтоб взбираться на нее, вдруг согнулся и нырнул внутрь, под шаткую скрипучую лесенку. Трое-четверо братьев, придвинувшись, заслонили спинами подтрибунную внутренность. Двойник был уже тут. Тиская кейс между коленями, с трудом ворочаясь в тесноте, Старший шепотом еще раз проинструктировал: держаться не меньше сорока минут, спровоцировать кашу покруче, ни в коем случае не дать себя задержать… Что еще? Ах, да: прятать лицо, ведь наверняка снимают. Как же все-таки подвела чертова погода! Если анализ изображения докажет подмену, не отговоришься даже плохим качеством съемки из-за дождя-тумана… Прятать лицо, понял, брат? Прятать лицо! Выскользнула наружу фигура в вислой шляпе, в фиолетовой рясе, с кейсом в руке… Проскрипели вверх по лестнице неспешные, очень какие-то веские шаги… Обрадовано взревела изождавшаяся толпа… Старший промедлил еще с минуту и тоже выбрался на свет. Высокий, крепкий, стриженный под машинку; черная кожанка, черные джинсы, черные кроссовки… Разве что возрастом отличен от любого из братьев-боевиков, каких сейчас тут полно крутится. Да еще серый демисезонный плащ перекинут через согнутую левую руку (надо же чем-то завесить сейф). Но это приметы неброские. Все-таки хорошая вещь дисциплина! Кое-кто из приближенных повякивал: дескать, не надо бы вам лично руководить акциями, неоправданный риск и прочее, особый отдел сам все проделает в лучшем виде… Рявкнул: “Так надо!” — и никакие разъяснения уже не потребовались. И слава Богу. Поди объясни им, что если не сам, не собственными своими руками, то какой тогда в этих акциях вообще смысл?! Набитый стрижеными крепышами “Ермак” дожидался в недальней подворотне. Хм, в подворотне… Как-нибудь по свободе хорошо бы написать статью или книжку даже. Что-нибудь такое: “Роль подворотни в революционной борьбе”. Или даже “Решающая роль…” Шагнув из-под радостного ясного солнца в промозглый сумрак каменного зева, он на мгновенье расслабился, перевел дух. Будто неандерталец, которому повезло-таки ушмыгнуть с кишащей смертью равнины в пещерный мрак. Но заниматься археологией собственных чувств было некогда. Ждали люди и, главное, дело — дело всей его нынешней неприкаянной жизни. *** Старинный респектабельный дом
на очень тихой, очень ухоженной улочке; один из подъездов первого этажа отделан по-европейски — с мраморным крыльцом, с широкой стеклянной дверью, с роскошной вывеской “Универсальная игротека Ю.Коротова”… Так, прибыли. И даже раньше, чем планировалось. Отлично. “Ермак” аккуратно припарковался в квартале от “Игротеки”. Шофер закурил, выставив локоть в окно, и сейчас же к окну этому шагнул, разминая сигарету, какой-то прохожий… одетый в меру модно, в меру неряшливо… одним словом, неброско. — Прикурить можно? — громко спросил прохожий и тут же зачастил полушепотком, нагнувшись к подставленному шоферскому чинарику: — Электрики и телефонисты на месте, готовность — тридцать секунд; внутри семнадцать покупателей (десять наших), три охранника (один наш, один сочувствующий), мобилки только у администраторши и у самого Коротова — они сейчас в зале… — Ну так пошли! — сказал Старший. Ему самому не понравилось, какими получились эти слова. Несолидными какими-то они получились, дрожащими, суетливыми, что ли… Еще — не приведи Господи! — братцы-боевички вообразят, будто вождя от трусости колотит, а не от предвкушения… Впрочем, для вождя и то, и другое — позор. Вошел он последним. Вошел и остановился на пороге, чуть ли не по локоть засунув свободную правую руку в карман куртки. Да, красивую берлогу заделал себе когдатошний голоштанный журналистишка, а ныне удачливый торгаш, член правления национальной гильдии CD-производителей и прочая и прочая Юрий Коротов. Пальмы в кадках… Красиво подсвеченные аквариумы с вальяжными цветоподобными тварями… Брильянтовые россыпи люстровых отражений в зеркале паркета… И стеллажи, стеллажи, стеллажи… Сотни, тысячи прозрачных плоских футляров с яркими этикетками. Игры. Сотни. Тысячи. Сотни тысяч. На любой вкус… почти. В торговом зале гомонливо и беспокойно. Покупателей-то здесь всегда хватает, но вот сейчас, как на грех, очень уж беспокойные подобрались. А есть ли, а как, а что, а пойдет ли на KLJ-300 с RWQ-45-бис (и, кстати, что это все такое)? Продавцы и консультанты запарились, отвечаючи. Но сервис — альфа и омега торговли! Пришлось господину Коротову всю свою кодлу погнать в зал, а потом и самому из кабинетика выползти. Вон он, Коротов. Лощеным стал, а уж раздобрел — даже со спины щеки видать. Ишь, барин какой… Ничего; поскрипывает зубами своими шикарными (поди, баксов сто за каждый отдал), но отвечает, даже пытается любезно оскаляться надоедалам-клиентам. Правда, попытки эти удаются ему скверновато… — Что вас интересует? Что-что? “Неандерталь”?! И память же у вас… Нет, извините — такого дерьм… таких игр мы не держим. На всякий случай предупреждаю, что “Тетриса” у нас тоже нет. И кубиками Рубика мы не торгуем. Еще что-нибудь? И тут… Сверкающие бриллианты люстр умерли, аквариумы захлебнулись сумраком, и в этом угасшем великолепии сумраком же показался льющийся сквозь витрину свет ясного дня. Заполошный женский голос откуда-то из-за стеллажей: — Юрий Владович, сигнализация отрубилась! И телефон! Юрий Владович завертел было головой растерянно, однако же быстро овладел собой. — Извините, мы вынуждены закрыться, — сказал он громко, но безо всяких там панических провизгов. — Прошу всех посторонних покинуть магазин. Ребята, займитесь! — это, небось, чтоб сотруднички мешали расходящимся клиентам прихватывать сувениры на память. А сам господин хозяин игротеки уже тыкал пальцем в кнопки назапястного телефона… Недотыкал. Бесшумно возникший рядом собственный же громила-охранник (то ли “наш”, то ли “сочувствующий”) аккуратно взял хозяина за руку и расстегнул браслетную защелку. В следующий миг свалившаяся на пол мобилка треснула под рубчатым охранничьим каблуком. Судя по женскому протестующему вскрику, мобилку администраторши постигла сходная участь. Несколько случайных (“ненаших”) покупателей — наиболее то ли догадливых, то ли дисциплинированных — дернулись было к выходу, но за спиной Старшего уже громоздились трое братьев-боевиков, и во вроде бы свободных, даже расслабленных позах этих троих чудилось нечто такое… В общем, к выходу приблизиться никто не посмел. Кроме Коротова. Он вгляделся и узнал — даже так, без дурацкой шляпы, без еще более дурацкой рясы. Нет, конечно же не ВООБЩЕ узнал. Он просто узнал того, кто стал теперь известен как Старший. Узнал в лицо. В нынешнее. — Ах, так это не ограбление? — Все-таки бывший писака держался на удивление хорошо. — Надеюсь, вы не причините вреда посетителям и персоналу? Обещаю, никто пальцем не шевельнет, чтоб вам… — Не причиним, — правая рука Старшего на мгновение вынырнула из кармана, отмахнула коротко, властно, и где-то в недрах игротеки опрокинулся первый стеллаж. Коротов затравленно оглянулся на гром, дребезг, на взбуравивший уши женский истошный визг… — Я все время… все последнее время пытаюсь понять: зачем? — Стиснув кулаки, Коротов еще ближе пришагнул к Старшему. Тот спокойным “не надо!” осадил бритоголовых, дернувшихся было заслонять и оттаскивать, осведомился предупредительно: — Что именно вы хотите понять? — Зачем вы делаете… это? — Коротов словно бы попытался обнять стремительно нарастающее месиво грохота, треска, криков. — Все великие революционеры — порождение комплекса неполноценности. Карлики там, уроды… Ленин, Наполеон… Махно… Но вы-то! Слушайте, а может, вам просто платят? Ваши долболомы разгромили бо-зна сколько учреждений Гильдии и ни одного макрохардовского. Случайно? Или “Макрохард” вашими руками душит конку… Он осекся, увидев, что верхняя губа Старшего медленно вздергивается, коверкается в злорадном оскале. — Error, — выцедилось из этой крепкозубой волчьей ухмылки. — Game over. Коротов не расслышал выстрела. Он только успел заметить, как на куртке Старшего, там, где засунутая в карман рука будто указательным пальцем оттопыривала глянцевитую кожу, вдруг появилась дымящаяся прореха. Тут-то и настал конец способности одного из руководителей Гильдии хоть что-нибудь слышать и замечать. С каким-то детским интересом поглазев миг-другой на раскинувшееся по замусоренному паркету грузное тело, Старший резко повернулся к двери. Уже с улицы он буркнул через плечо: “Кончайте скорее!” Шагая к машине, вспомнил свое “Game over” и тихонько застонал от неловкости. Дешевка, прямо как в мексиканском сериале каком-то. Но… Черт, все равно это было приятно! Пускай этот, сегодняшний, — только один из очень-очень многих, и далеко не самый желанный из них… Все равно здорово! Потому что с него, сегодняшнего, началось наконец то настоящее, главное, ради которого потрачено столько денег, нервов и сил, ради которого-то, по сути, и создан восхитительно безотказный механизм под названием Братство… Последний из бритоголовых вскакивал в “Ермак” уже на ходу. Наверняка не одна пара досужих глаз, привлеченная этой спешкой, рассмотрела-таки номер машины… Плевать. Через несколько минут засвеченный УАЗ останется в безлюдном закоулке неприкаянным сиротинушкой, а пассажиров повезут другие колеса. Чуть ли не все автоспекулянты и угонщики области, сами того не зная, вкалывают на Братство в поте лица. Старшему очень хотелось извернуться на неудобном сидении, глянуть через заднее стекло на растущую кучку зевак, на то, как дымные ленивые струи тянутся из разбитой витрины да открытой двери, марая копотью роскошную вывеску… Да, очень хотелось посмаковать это зрелище, но он не поддался искушению (хватит уж и геймовера!), а сел нарочито прямо и спросил: — Как на площади? — Полный ажур, — доложил водитель, поправляя наушник коммуникатора. — Заваруха по высшему разряду. Вся ментовская головка там. Наши гарантируют еще минимум полчаса. — Отлично. Тогда меняем машину — и к клубу “Ристания”. Там все готово? — Да. Все как приказано. — Отлично, — повторил Старший. И снова поймал себя на том, что ласково оглаживает пристроенный на коленях кейс. *** Эта берлога была не лучше и не хуже любой предыдущей. Двухкомнатная квартира в панельных дебрях какого-то микрорайона. Уютная, обставленная с неслабым вкусом… Вот только чужие они — и уют, и вкус. Был вечер. Снаружи, за бархатными тяжелыми шторами стояла темень, выложенная однообразной плиткой
светящихся окон. В большей комнате несколько братьев и сестер из клана обеспечения вдохновенно симулировали банкет средней шумности. А в меньшей, освещенной лишь мягким оранжевым ночником, совещалась верхушка Братства. Собственно, совещание уже закончилось. Пили кофе, курили, слушали рассказ главы информационного клана о забавной статейке: будто бы кейс брата Старшего не что иное, как ядерный чемоданчик. Написано это было “диким” журналистом, и Старший говорил наставительно и лениво: “Вот видите? Выдумывать и распускать сплетни — пфе! От самой изощренной выдумки за километр разит фальшью. Нужно изобретать не слухи, а правильную почву для них”. Он, возможно, долго бы еще развивал эту тему, но в дверь постучали, и секретарь, войдя, доложил: — Извините, брат Старший: экстренный вызов по спецканалу. Старший движением подбородка указал на журнальный столик, и когда секретарь пристроил между чашками моргающий индикатором вызова коммуникатор, сказал: — Распорядитесь, чтоб там (кивок на стенку) была тишина. Секретарь двинулся было к двери, но вдруг запнулся на полушаге, завертел головой, высматривая в сумраке шефа особого клана: — Извините, брат… Вы точно гарантируете, что спецкоммуникатор нельзя запеленговать или прослушать? — Ни теоретически, ни практически, — буркнул особист. — Да ты не волнуйся, паранойю теперь хорошо лечат. — Лучше быть параноиком, чем психически уравновешенным трупом, — ледяным тоном произнес секретарь. Он явно собирался еще объяснить, что печется, конечно же, никак не о себе, а исключительно только о… Но тут Старший негромко кашлянул, и секретаря будто ветром выдуло. Глядя ему вслед, особист брезгливо скривился: — Прошу, конечно, прощения, брат Старший, но что-то эта ваша белая мышка частовато падает в обморок без серьезной причины… — Вот пока твой клан будет дотошно проверять серьезность причины каждого его обморока, Братство будет в безопасности, — с прежней ленцою ответил Старший. Про себя же подумал: спокойная жизнь кончается. Братство уже достаточно поднабрало силы, чтоб отправиться по дорожке, тореной до него несметным несметьем других всяческих братств. Приближенные вот-вот вцепятся в глотку — и еще хорошо, если друг другу, а не все разом в одну… Но не для того столько вложено в создание этой машины, чтобы позволить ей свихнуться с колеи и таранить саму же себя. Есть способы, есть… Между тем галдеж, музыку, бряканье посуды за стеной как обрезало. Старший обвел предостерегающим взглядом оранжевые смутные тени почтительных лиц, ткнул пульт коммуникатора, стоически моргающего вызовом, и надменно произнес: — Братство слушает. — Это я слушаю, — взорвался динамик яростным баритоном. — Я жду объяснений. Как ты посмел нарушить договор, ты, клоун, пугало фиолетовое?! — Я нарушил договор?! Разве здание “Макрохарда” пострадало? — изумился Старший. — Несколько выбитых стекол, — коммуникаторный баритон то ли подуспокоился, то ли сумел овладеть собой. — Так в чем же дело?.. — Например, в такой безделице, как три с лишним сотни полузадавленных. Мало? — Конечно, мало, — голос Старшего сделался наивным до неприличия. — Я думал, будет за тысячу, и не только ПОЛУ… Нагнали туда чуть не дивизию, а теперь удивляетесь? Тоньше, тоньше надо работать! Гильдиеров подаете нам чуть не на блюдечке, а тут… — Кстати, о гильдиерах. Обгорелый труп влиятельного члена правления — вот что мне не нравится больше всего! — Какой труп?! — наивность Старшего взмыла до совершенно невообразимых высот. Баритон вновь начал звереть: — В “Игротеке” — вот какой! Перестань прикидываться, мать твою!.. — Мы не имеем ни малейшего отношения к “Игротеке”. Хотите, честное слово дам? — оглядев молчаливых внимающих соратников, Старший с удовольствием различил на их лицах отражение собственной глумливой ухмылки. — А “Ристания”?.. — было начал баритон, но Старший перебил: — Вот “Ристания” — это мы. Наши ребята вступились за ветерана. Заслуженный человек, инвалид даугавского инцидента всего-то навсего сказал тамошним: чем валять дурака с мечами-копьями да играть в эльфов безмозглых, шли бы в армию Родину защищать, трусы! А они его оскорбили, ударили. Имейте в виду: на “Ристанию” ветеран подает в суд. — Не ветеран, а вы, и не на “Ристанию”, а на то, что от нее осталось… С каких пор вас интересуют посконные некомпьютеризированные ролевики? — А какая разница?! Выманить молодежь из реального мира в бесплодье надуманных иллюзий, подменить систему истинных ценностей Бог знает какой вредной заумью — все это можно и без компьютеров! Тягучие секунды молчания. Потом коммуникатор спросил уже вовсе по-новому, огорошенно, едва ли не заикаясь: — Вы… Вы что же, по правде верите в эту хренятину?! Голос Старшего тоже изменился, залязгал по-железному: — А теперь поговорим о клоунах. Сегодня ночью мы идем в гости к “Макрохарду”, и ваши держиморды пальцем не шевельнут, чтоб нам помешать. Почему? Да иначе ты и остальные выдадите себя с головой! Нам даже не придется рассказывать прессе, от кого и какие конвертики вы все получаете каждый второй четверг. А уж мы можем рассказать… И доказать. — Мы тоже можем!.. — коммуникатор попробовал взять прежний тон, но Старший только расхохотался: — Дурачок! Это для тебя и остальных огласка — политическая смерть… а то и неполитическая. А для нас… “Хоть в хлев, если это нужно для победы революции!” — он это открыто сказал, и благодарный народ почти уже сотню лет хранит его в мавзолее! Давить производителей компьютерной наркоты на их же деньги — да вскройся это, и обыватели аж взвоют от восхищения нами! Чем ты еще можешь меня пугнуть? “Макрохард” прекратит субсидии, информподдержку? Плевать нам! Мы и сами уже крепки на ногах! Да и без макрошников другие найдутся! Та же Гильдия — чем крепче мы ее берем в оборот, тем активней кое-кто напрашивается на контакт! Много, много есть дураков, которые воображают, будто могут нас приручить-использовать! Что там еще у тебя в рукаве припрятано? Записи моих с тобой разговоров? Кому они опаснее выйдут, не знаешь? А я знаю! Я даже знаю, сколько ты посулил Айотоле, чтоб он был готов в случае чего меня… Ты, между прочим, из дому говоришь?.. Так учти, завтра тебе и остальным придется объяснять любопытствующим, откуда взялась в мэрии (мужской сортир на первом этаже, дальняя от входа кабинка) голова одного из самых крутых авторитетов города… Молчишь? Молчи. И думай. Помнишь, как ты мне тогда: “Ты у нас на веревочках, наше дело дергать, твое — дергаться”… Вот и думай теперь. Веревочки-то те же остались, только кто нынче сильнее дергает? Молчишь? Эх ты, клоун-пугало! *** Там, снаружи, огрубелая темень почти уже напрочь дослизывала с фасадов мозаику теплых окон. Давно разошлись клановые старшины, и имитаторы банкета ушли, и слесарь давно уже установил на дверь да окно меньшей комнаты могучие, неотпираемые снаружи запоры и тоже ушел… Старший остался один. Один, как всегда теперь: трое охранников здесь, за стенкой, и еще пара десятков в квартире напротив, во дворе, на ближайших улицах… Что ж, он привык считать уединением это молчаливое деловитое многолюдство вокруг. На ночную акцию он не пошел. День выдался знаменательным, переломным даже, и он счел возможным разрешить себе праздник — куда больший, чем даже тот, который сулило ночное гостевание в “Макрохарде”. Но праздновать тоже было непросто. Не проще, чем жить. Проверил запоры. Достал из кармана рясы портативный “нюхач” новейшей модели и лично обползал на карачках все закоулки, проутюжил потолок, фрамуги, плинтусы… Спецы из особого клана только в присутствии Старшего дважды качественно вылизали квартиру на предмет возможных следилок, прослушек и прочего, но не те пошли дела в Братстве, чтоб можно было стопроцентно довериться хоть кому-то, кроме себя. По той же причине из сейф-кейса первым делом он вынул “колпачок”. Вынул, согласно инструкции установил “приблизительно в геометрическом центре пространства, подлежащего осуществлению охранных мероприятий” (наверное, писанию всяких там руководств по эксплуатации не один год учиться надо)… Включил… Все. Теперь ни направленные микрофоны, ни дальнобойные камеры, ни даже спутниковые зонды — ничто не страшно. Теперь можно. Журнальчик. Старый, дешевенький, на дрянной сортирной бумаге. В оранжевом полусумраке невозможно было разобрать ни единого слова, но Старший и не собирался читать. Зачем? Он давным-давно успел выучить эту подтирку наизусть. Тем более — подлую статейку, из-за которой-то, собственно… “Наконец-то!” Это название. А вон тот мутный квадрат рядом — фотография автора. Она затерта до полной нераспознаваемости, но Старший и так помнит неприятное сочетание голодных ищущих глаз и самоуверенной зубастой ухмылки. Да-а, зубы у этого гада тогда были еще свои. Большие у него были тогда зубы. Крепкие. Кусачие-кусачие. "Теперь, задним числом, можно навыдумывать сколько угодно умных объяснений, как
такая откровенная лажа целых семь лет ухитрялась держаться на первых позициях всемирного игрового рейтинга. Автору этих строк представляется, что так называемые “широкие массы” слишком устали от многолетнего засилья всяких “Старкрафтов”, “Демиургов”, “Дней Творенья” и прочей зауми, требующей изрядных знаний и утомительной работы ума. Голубая мечта “чайников” всех времен и народов — убивать время, не изнуряя мозги. И услужливые производители, наконец, ублажили алчущих шедевром кича, против которого даже печальной памяти “Дум” — все равно что “Цивилизация” против перетягивания каната. Отсюда и все загадки — и небывалая популярность, и битье всех рекордов Гиннеса по количеству участников мировых первенств, и битье тех же рекордов по размерам призовых фондов упомянутых первенств… Но все кончается, даже и чудеса. Счастлив довести до сведения всех истинных игроманов: вчера Международная Федерация Компьютерных Игр постановила, наконец, прекратить проведение чемпионатов всех рангов по “Неандерталю”. Интересно, какая судьба постигнет теперь “виртуоза клавиатуры, человека-компьютера, величайшего неандертальца всех времен и народов” и прочая, и прочая, и прочая? Безвестный сопляк-недотепа семь лет назад взмыл из грязи в князи на неандертальской волне, сколотил зависти достойное состояние на своем шестикратном мировом чемпионстве, всласть намельтешился по обложкам всех мало-мальски заметных игровых (и не только) изданий… И вот теперь в одночасье он потерял все: и славу, и смысл жизни. Деньги — слабое утешение, когда падаешь из князей в грязь, особенно при столь гипертрофированном… э-э-э… скажем так: самолюбии. Между прочим, по слухам, он когда-то несколько раз пытался играть в “Африку” (чуть-чуть только недотянувшую до “Неандерталя” по шкале дебильности), и даже ни разу не смог подняться с нулевого…" Ничего не скажешь — злобен да боек когда-то был на перо Юрочка Коротов, земля ему битым стеклом с гвоздями… Впрочем, хрен с ним, с Коротовым — он-то вздор, эпизодишко. А вот мэтры из Федерации… Да что там — вся, вся эта злобная, спесивая, заумная кодла от знаменитейшего разработчика до разничтожного игрочишки… Вот бы их всех так же… из князей в навоз… Что ж, даст Бог… Даст Бог… Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить… А мысли уже теряли стройность и смысл, потому что пальцы нашарили уже, вытащили из кейса заветный мининоут, и отмелькала уже на дисплее кабалистика загрузки, и уже курсор ловкой мартышкой зашнырял в развилках дерева каталогов… И — вот оно, вот! Грохочут тамтамы, нечеловечески хриплый голос ревет: “Уэлкам ту зе вайлд верлд оф Неандерталл!”, а дисплей провалился солнечной бескрайнею далью, и в такт тамтамам, в такт возбужденному пульсу скачущий ветер поет древнюю песню колючим метелкам трав, и неведомые птицы кричат в черных каменных кронах гигантских акаций, и за каждым камнем, за каждым пучком травы может подстерегать стремительная жадная смерть… Но далеко-далеко впереди, где край земли вгрызся скалами в пыльную, сожженную зноем синь — где-то там ждет невидимое еще темное пятнышко спасительного пещерного мрака, который просто обречен принять и укрыть, потому что за клавиатурой опять он, непревзойденный мастер, великий гений “Неандерталя”, виртуоз, равного которому не было, нет и не может быть никогда.
Иллюстрации — М.Аршакян